15.06.2022
Свет во тьме: «Братья Карамазовы» в постановке Сергея Федотова
На сцене театра «У Моста» мировая классика, постановка романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Ставить Достоевского – задача непростая, но благородная. Ведь подмостки театра, мир, создаваемый на сцене – особое пространство, космос, что, принимая зрителя в себя, приглашает его к путешествию по задворкам витиеватых ситуаций, по задворкам души персонажей (в которых – нет-нет, да и узнаешь себя).
Выразительная пластика драматургического действа загадочна, воплотить: не потерять что-то важное, ускользающее, невыразимое – уникальная миссия режиссёра, сложная художественная задача актёра. Это особая мистерия, уходящая своими корнями в седую, дремучую древность мирового духа. Тем сложнее работать с Достоевским. Когда-то М.М. Бахтин, исследуя полифоническую поэтику романов русского классика, заметил: на сцене Достоевский едва ли воплотим. Его герои: голоса-сознания, как бы раздающиеся в темноте, спорящие, противящиеся «одной гребёнке», они отстаивают «свою» правду – не автора и не пресловутого «общественного мнения». Они звучат в сознании самого мира, к ним можно будто бы лишь прислушаться... Но эти голоса всё-таки воплотимы, пример тому – постановка театра «У Моста».
Сегодня существует немало театральных адаптаций и киноэкранизаций, созданных по мотивам творчества Фёдора Михайловича, удачных и неудачных, проходных, замечательных и т.д. И во всём этом многообразии взглядов и методов режиссёр и художественный руководитель театра С. Федотов, как всегда, идёт своим путём. Первое здесь, и это непременно для театра «У Моста», погружение в эпоху, в самое время – здесь прячется та магия, что вырывает зрителя из потока повседневности, переносит его в особый мир театрального действия. «Сделать классику современной» – не значит обрядить персонажей в «современные» одежды, поместить их в вязкую актуальность политической и экономической повестки, нет, «сделать классику современной», значит позволить зрителю – вне пространства и времени – узнать себя в мире классических, вечных сюжетов. Классика вне времени, причастные к ней чувствуют это, понимают не столько умом, сколько позвоночником, причастность эта в холодке, пробегающем по телу, в искорках статического электричества, щёлкающего на кончиках пальцев.
Затаив дыхание, я слежу за действием, слышу голоса, вижу… Свет делает зримым мотивы и поступки. И свет этот – буквальный свет – потрясает, как и вся «невидимая» (но позволяющая видеть) работа мастеров-декораторов, гримёров, костюмеров… Это не описать словами, нужно присутствовать. Но за этим видимым миром событий – жизни членов семьи Карамазовых – бездна внутренней жизни, и С. Федотов нашёл способ приоткрыть эту бездну для своего зрителя.
Достоевский, несомненно, христианский автор, позднее творчество его красной нитью пронизано новозаветной идеей праведной жизни (то ли возможной, то ли невозможной сегодня), и та парадоксальность его творчества, что делает столь тяжёлым воплощение его работ за пределами текста, нашла замечательное разрешение в сценографии «Карамазовых». Суть этой проблемы я описал бы так – новозаветный, евангелический свет прорывается у Достоевского сквозь апокалипсическую густоту ветхозаветного мрака, через «массу» и закон, свет этот падает уже на отдельного человека, на уникальную и неповторимую «личность». Это напоминает удивительные портреты Рембрандта, светящиеся изнутри каким-то реликтовым светом ясного и непоколебимого покоя. И только теперь, пусть на миг, но отразив этот «иной» свет, герой готов открыться любви, которая одна и способна дать жизнь, дать спасение заблудшей душе. Ад как мрак, как невозможность любить, пронзает свет всё принимающей любви. Вот эту густоту и этот свет я чувствую, глядя на сцену.
В очередной раз я очарован смысловой глубиной, как органично «разделена» сцена в ситуациях! И какова работа актёров, как за «психологией» персонажа удаётся удержать эту потустороннюю «достоевщенку» – несомненный талант Владимира Ильина, играющего Митю, позволяет увидеть тот действительный путь этого противоречивого персонажа, пере-живающего духовное пере-рождение (и это пере- как преодоление, как внутреннее усилие), и чудесная игра Анастасии Перовой – Грушенька – несомненно, заслуживает аплодисментов, как выразила она этот надрыв мечущейся женственности! Потрясает и тот болезненный надрыв в игре Анастасии Леднёвой, открывающей для нас образ Катерины Ивановны. А каков Иван Карамазов, воплощённая рациональность Запада (срывающаяся в патологию неразрешимых вопросов и помрачения) в исполнении Ильи Бабошина, и сон его, встреча с чёртом – как построил Федотов это излюбленное Достоевским «зеркало», размывающее границы реальности. И кроткий «агнец» Алёша, и Смердяков, как неизбежны они в этом мире – Достоевский показывает нам цветущий миг болезни, но и приносит лекарство, способное одолеть её, в этом – воплощённое карамазовское богословие, явленное в ситуациях, столь похожих у С. Федотова на притчи!
В поэтическом арсенале Достоевского есть замечательный приём – скандал, крик, колоссальное напряжение вдруг сменяющееся светлой тишиной, – это катарсическая разрядка, в которой маски на миг исчезают, мир становится ясным и светлым. Впереди каторга, и новая Митина жизнь, и новая жизнь Алёши, Ивана… И тишина, которую вдруг разрывают аплодисменты – браво!
Николай Мусеев