Пермский Театр «У Моста»

Версия для слабовидящих

17.12.2021

Рецензия Марии Лумповой на премьерный показ спектакля «Гроза» по пьесе Островского в театре «У Моста»

Что значит быть современным? Раскрывать события, которые характерны для нашего насущного дня? Смеяться и иронизировать над их вечным запаздыванием в постановках? Ведь пока идёт подготовка, тема отжила себя, повестка исчерпана. Сегодня актуально, завтра нет. Вот и приходится нашему брату-режиссёру гнаться и гнаться за тем, что казалось бы упущено. «Что остаётся?» – спрашивает он. Для большинства ответ известен.

Федотов выступает противником передачи актуальной повестки в общем предложенном выше истоке. И отказывается привносить сотовые телефоны в драму XIX века. Давать зрителю современные нашему столетию профессии продавщиц ларьков или продажных политиканов. Но режиссёр и вместе с ним весь театр никогда не выступают против современности в самом главном. Постановка «Гроза», как и другие драматические произведения театра «У Моста», раскрывает не приходящие, но переходящие из века в век темы. Театр стоит за прямо таки удивительную для нашего столетия идею. Есть вечное, непреложно актуальное ядро любой ситуации человеческого существования. Что это за темы? Любовь, смерть, свобода. В этом обыкновенное чудо и в этом мистика природы постановок «У Моста». Не верите? Откройте пьесу Островского и, внимательно перечитав её, вы поймёте, что наряду с отжившими темами (для урбанизированного зрителя) крестьянского мужика или фантазий устройства громоотвода в провинциальном городе, есть такие вещи, которые проходят сквозным мотивом сквозь века.

Своеобразные и непохожие герои и задачи, которых преследовали русские писатели: социальная ориентация, обновление театра, раскрытие внутреннего психологизма, не могут не рождать одновременно событийных точек, которые проходят проверку любым временем.

Темы просты и знакомы каждому, да и установка, казалось бы, задана ясно. Но пойди и сделай, что постулируешь. Покажи так, чтобы человек поверил. Чтобы не то, что поверил, но каким-то ему одному известным нутром прочувствовал то, что было задано за несколько веков до него. Высказываемое как «устаревшее» сделай предельно актуальным и близким, потому что оно есть – общечеловеческое. Сказать просто, а сделать сложно. Сделать современным, не осовременивая.

И тут проявляется дьявол театра, который, как и Бог, кроется в мелочах. В едва уловимых для сознания зрителя акцентах, на которых виртуозно играет режиссёр, вкрапляя их во всем известную со школы драму «Гроза». Для того чтобы понять, какими средствами Федотов этого добивается, разберём центральный момент пьесы – признание Екатерины в грехе.

Во-первых, это виртуозная работа со спецэффектами в театре – со светом и звуком. Гроза буквально пугает, потому что она здесь, со зрителем, в виде искусно созданного, будто настоящего, пробившего крышу здания, грозового неба. Людям в зале не просто показывают, что грянет гром. В постановке Федотова мы именно чувствуем, что сейчас грянет гром. Мы, малоподвижно сидящие, во внутреннем содрогании наблюдаем, что и в XXI веке тоже могут разверзнуться хляби небесные, раскрывающие уста Катерины, которая больше не в силах сдерживать правду.

Отметим, спецэффекты здесь – не игровой элемент. Не пошлый скример, который используют дешёвые триллеры. Это важный для режиссёра момент нагнетания катарсического чувства, к которому Федотов хочет привести зрителя. Момент вбирания в себя разрозненных эмоций и переживаний наблюдающего в единую точку, реализующуюся в постановке. Поэтому, сколько угодно хорошая техника света и звука, ничто без крайне напряженной и проработанной работы актёра над произведением. Катерина должна испугаться грозы так, как испугался бы каждый сидящий в зале, если бы совершал чистосердечное признание. И в этой грозе, одновременно, на контрасте, не хотят что-либо увидеть Варвара, Тихон или Кабаниха.

И в данном моменте нельзя не отметить новый для постановок театра, крайне удачно созданный образ второстепенной героини Островского, а именно рассказать о полусумасшедшей барыне 70-и лет. В «Грозе» Федотова она преподнесена, в этом-то и нюансированное новшество, в качестве карлицы. Данный персонаж, будто взятый с полотен Веласкеса, только и может говорить, что всех покарают, вызывая амбивалентные чувства у остальных героев (страх/смех). Сама карлица  ни на что не способна, чуть ли, не ущербна. Кричит, что есть мочи, в грозу об абстрактном грехе, хотя признаться в своём остаётся всегда не в силах. Сумасшедшая трясёт палкой и раздает проклятия в небо. Все грешны. И вдруг после этих возгласов Катерина раскрывает мучавший только её секрет. Потому что она, в отличие от старухи-барыни, может. Катерина принимает свой грех и правду, которые её покарают. Но, вместе с тем, она вырывает себе и ту правду, которую так жаждала обрести. Правду признания, которую никто у неё не отнимет. Именно в этот момент зритель чувствует, что Катерина решилась и приобретает своё, пусть и трагическое, но освобождение.

Чем так интересна карлица? Почему она играет такую важную роль в нагнетании момента, который разорвётся вместе с раскатами грома, признанием Катерины? Сумасшедшая барыня является в пьесе элегантно встроенным персонажем, который как будто предстает перед Катериной ни много ни мало чёрным человеком Есенина. Небольшая историческая справка (которую, как и пьесу Островского, многие, возможно, слышали в школе, правда, на уроке истории). Карликами не всегда рождались, ими ещё и «делали». Заточали в бочку с молодых лет определённых людей, да и сдерживали их рост и развитие. Буквально увечили человека, чтобы потом он служил на забаву публике. Возвращаясь к пьесе, мы поэтому хотим донести теперь вовсе не смешную, но жуткую идею. Если Катерина пойдёт против себя, не сможет признаться, то вот он – её исход. И она прекрасно это понимает, единственная на всю пьесу, не посмеявшаяся над полоумной старухой. Катерина словно в кривом зеркале видит к чему ведёт неволя. Быть заключённой с молодых лет в бочке душного пространства всеобщей круговой поруки лжи и обмана. Стать мелочной, скукожиться до того, чтобы только прикрываться  да скрываться. Не в лебези перед опостылевшей неправдой, так в мелочном сумасшествии и возгласах, будто в никуда. Карлица здесь, в доведенной до абсурда комичности, все же трагическая, даже предельно, опять, словно сама гроза, катарсически, трагическая фигура, выступающая в постановке метафорой искореженного чувства. Желания жить, которое не может уже никогда вырваться наружу, служа лишь для потехи изуродовавшего её города.

Пьеса XIX столетия актуальна, прямо-таки по-мистически чертовски актуальна для века XXI – кричит нам в ухо федотовская постановка «Грозы». И те, кто хочет действительно, как и Екатерина, решиться. Не попрать ногами, как устаревшие и истлевшие, потерявшие свою актуальность: любовь, смерть, свободу, искренность. Не иронизировать, а честно смеяться, потому что смешно мелочное. Не ностальгировать по утраченному, а плакать в избытке нахлынувшего чувства, по тому, что перед нашими глазами будто действительно умерло. Иными словами, те, кто пойдут на спекаткль, выбирают, не мимолетную актуальность, а нечто в его непреходящести. Точнее переходности, через время и пространство. Они выбирают и вбирают в постановках театра «У Моста» вообще, в «Грозе» в частности, жизнь. Непреклонно длящуюся, в ее правде и полноте.