28.11.2018
Паломничество в Пермь, к Мартину МакДонаху и Сергею Федотову
В Перми театр «У Моста» и его художественный руководитель Сергей Федотов в третий раз провели Международный театральный фестиваль Мартина МакДонаха. Фестиваль единственный такой во всем мире: он весь отдан постановкам по пьесам ныне живущего драматурга. Лондонский ирландец написал 8 пьес (сейчас уже вышла девятая, «Очень-очень-очень темная материя», ее премьера состоялась в лондонском «Бридж-театре» на другой день после того, как закончился фестиваль). Федотов (тоже единственным в мире) поставил все 8; поставит и девятую, дело за переводом на русский.
Мне посчастливилось (именно – посчастливилось) быть на этом фестивале в качестве члена международного жюри, состав которого был впечатляющим. (Титулы опущу: они заняли бы полторы страницы.) Художественный руководитель Калмыцкого национального театра Борис Манджиев; главный режиссер Минского областного драматического театра Валерий Анисенко; режиссер, театральный педагог Виктор Шрайман; продюсер и режиссер Илья Лернер (Прага), театральные критики и театроведы Ольга Галахова, Анастасия Олеговна Ефремова и Вера Шамина. И скажу, что так интересно и приятно работать в жюри приходилось редко.
Свои постановки по МакДонаху показывали театры из России, Молдовы, Грузии, Ирана, Боснии и Герцеговины, Македонии, Казахстана, Венгрии, Румынии и Чехии. И – вне конкурса – семь федотовских спектаклей, весь его МакДонах, кроме «Человека-подушки».
Федотов с первого фестиваля поставил дело так, что «У Моста» в конкурсе не участвует. Чтобы не получилось так, как порою бывает: хозяева приглашают гостей, чтобы в их присутствии раздать львиную долю призов себе самим.
Здесь такой исход был бы неизбежен.
Федотов как никто другой чувствует природу черных комедий МакДонаха. Лондонского ирландца часто сравнивают с другим творцом, в жилах которого есть и ирландская кровь, и итальянская – Квентином Тарантино. Но между ними – дьявольская разница. Тарантино, заливая экран потоками крови, не позволяет зрителю забыть, что весь этот данс макабр – безбашенный стёб автора, который поворачивает действие в любой момент туда, куда ему пришло в голову, что красная жидкость, ведрами проливаемая в его картинах, откровенный кетчуп (сменивший клюквенный сок из «Балаганчика» Блока). Если сближать Тарантино с кем-то, то с Владимиром Сорокиным, который настаивает, что он только «пишет буковки», МакДонах, при всем своем убийственно черном британском юморе, серьезен. Место действия пяти его первых пьес – ирландское захолустье (в «Сиротливом Западе», «Черепе из Коннемары» и «Королеве красоты» – Линен; в «Калеке с Инишмана» и «Лейтенанте с Инишмора» – островки, оторванные от цивилизации). Совершенно особый мир, со своими законами, своей – очень странной – этикой. Его обитатели не знают различия между хочу и можно. Разрядить дробовик в пьяного папашу, переправить в иной мир мать, которая своими попреками и навязчивостью разрушила жизнь взрослой дочери – раз плюнуть! Эти дикие провинциалы хлещут ирландский виски примерно так же, как пьют самогон или дешевую (палёную) водку жители депрессивных поселков в российской глубинке. И потому наш зритель каким-то собачьим чутьём понимает их лучше, чем европейский. (Ни в Ирландии, ни на «просторах родины чудесной» этот контингент по театрам не ходит. Но ведь завсегдатаи театральных премьер тоже вышли из народа и, по крайней мере, знают те типы, с которых МакДонах пишет свои пьесы.)
Словом, идиотизм провинциальной жизни убил в героях МакДонаха тот орган, который отвечает за духовное и нравственное взросление, сохранив в неприкосновенности органы, обеспечивающие взросление физиологическое.
В этом запоздалом, гротескном и неизживаемом инфантилизме есть нечто мистическое.
К благородному стволу британского черного юмора ирландский гений привил дичок французского гран-гиньоля, театра, который изображал исключительно ужасное, строил диалог на нецензурной лексике, ведрами лил кровь, выводил на сцену откровенных психов. И ловил от всего этого кайф, сто лет назад предвосхищая притупившееся восприятие современного человека, для которого эти ужасы стали домашними, вроде крыс: живут-то они в подвале, но уже прогрызли пол в твоей кухне. Трави их или не трави, а окончательно от них не избавишься! Остается смеяться. Над шаблонностью, банальностью вялотекущего Апокалипсиса и над собственным бессилием.
Наверно, именно поэтому Федотов, режиссер, очень тонко чувствующий разлитую в воздухе мистику повседневности, которую он не раз находил в Гоголе и Булгакове, (хотите убедиться? Сходите на поставленные им в таллиннском Русском театре «Игроков» и «Зойкину квартиру») впервые увидев – в Праге, на сцене «Чиногерного клуба» – «Сиротливый Запад» , почувствовал: это – моё!
***
В афише фестиваля преобладали две пьесы из «Линэнской трилогии». Три «Королевы красоты» в двух из которых были прекрасные актерские работы. Валентина Дорофеева Мэг Форлан в Театре им. Савина из Республики Коми: ее героиня изобретательно притворялась немощной старушкой, но, пока никто не видел, лихо проделывала упражнения из арсенала аэробики – и столь же изобретательно портила жизнь своей дочери Морин. Словом, старуха Шапокляк, но сыгранная в драматическом ключе. В театре из Стерлитамака – робкая, загнанная в угол деспотичной матерью и вдруг становящаяся неотразимо эротичной Морин (Анжелика Гришкова).
«Сиротливый Запад» значился в афише семь раз. Пьеса, вроде бы, самая несложная из макдонаховских: играй, как написано, выкидывай коленца, изображая отупевших от своей никудышной житухи братьев Коулмена и Вэлена – и всё устроится наилучшим образом.
Но как по-разному преображали драматургию МакДонаха, подстраивая ее к собственному мироощущению и собственной боли в лучших постановках этой пьесы грузинский «Открытый театр», и Национальный театр Республики Сербской из Боснии и Герцеговины!
У грузин (постановка Вахтанга Николава) братья Коулмэн (Сергей Сафарян) и Вэлен (Темур Пирцхалаишвили) никакие не придурки, а сыны гор, люди, не успевшие расстаться с древним обычаем – смывать оскорбление кровью: Коулмэн вальяжен, одет с шиком мафиози, его пластика мягка и расслаблена, но доведенный до бешенства, он прет напролом, как буйвол. Вэлен, скорее, барс, в нем есть кошачья грация – привлекательная и опасная. За, в общем-то, комически развертывающимся конфликтом братьев ощущаются реликты давней вражды. И неожиданным получился образ молодого священника, отца Уэлша (Деметрэ Накопия). У МакДонаха он – человек добрый, но слабый; понимая, что в этом захолустье его проповеди и сама его жизнь – почти святого, если бы не лютое пьянство – никому не нужны и никому не подадут благого примера, он кончает жизнь самоубийством. С парадоксальной целью: в предсмертном письме он увещевает братьев помириться, тогда грех cамоубийства будет искуплён и сам он в ад не попадет.
Для грузинского театра отец Уэлш великомученик не мнимый, а истинный. Это подчеркнуто метафорической мизансценой: священник тащит за собой гроб, к которому он прикован цепью. Возможно, в гробу утопленник, о котором идет речь в пьесе, но скорее – это путь на Голгофу человека, которого уже свалила с ног непомерная тяжесть нравственного долга.
Притом спектакль не тяжеловесен. В нем есть и доля макдонаховского мрачного юмора, и лучик света – у Шорены Зубиашвили влюбленная в пастора Гелин жизнерадостна и задорна, вопреки мрачной реальности.
Балканы – одна из тех территорий, где гиньоль, превращенный МакДонахом в универсальную формулу мира, не метафора и не изнанка жизни, а сама жизнь. Здесь схватиться за ружье и разрядить его в ближнего – естественная реакция. А уж в кого ты стрелял – обнаружишь после. И потому фундамент обоих балканских спектаклей – «Сиротливый Запад» Национального театра Республики Сербской и «Безрукий» («из Спокэна» в названии постановки опущено) Албанского театра из Скопье – воздвигнут на вулкане. Погасшем (надолго ли?) или действующем? Не знаю! В обоих случаях мы имеем дело с театрами анклавов: сербского в Боснии и Герцеговине; албанского в Македонии. Отблеск недавней войны, чуждое по вере и духу окружение, настороженность,– может быть, этого нет в режиссерских замыслах, но на сцене ощущается. В «Сиротливом Западе» Белинды Бозичкович Коулмэн (Златaн Видович) и Вэлен (Данило Керкеш) – парни, которым, вероятно, случилось и повоевать. И – как очень многим пришедшим с войны и не нашедшим себя после нее ребятам – им скучно; кровь бурлит, они хотят и могут существовать только в ситуации бешеного драйва, когда адреналин зашкаливает. Но где-то внутри, в подсознании, созревает очень невнятное (но вдруг оно станет невыносимым?) чувство вины.
В этом спектакле, как и в грузинском, очень многое значил образ отца Уэлша (Боян Колопич) – уже не только как святого мученика, но, скорее, как нравственный камертон. Прощальное письмо братьям читал он сам, уже посмертно, словно из жизни исчез, а в памяти, в сознании их – остался, и никуда не деться от его незримого присутствия.
***
В албанском «Безруком» балканская тема начисто вытеснила и макдонаховскую парадоксальность, и макдонаховский мрачный юмор. Образ оригинально мыслящего – и потому независимо от собственного желания обостряющего ситуацию, заводящего действо в тупик, а по-макдонаховски недотепистую пару жуликов на грань гибели – гостиничного портье Мервина отошел на задний план. Хотя в этой роли выступил Луран Ахмети, звезда турецкого сериала «Великолепный век». Всё внимание было отдано главному герою, Кармайклу, которого играл могучий актер с внушающей ужас харизмой Адем Карага.
Говорили, что он лично участвовал в одной из бесконечных войн, которыми сопровождался распад Югославии. Охотно верю. Легко домыслить, что руку этому Кармайклу оттяпали не пьяные хулиганы (как в пьесе), а враги, к которым он попал в плен. И теперь он ищет (по пьесе – отрезанную поездом) руку не потому, что надеется найти ее. (По пьесе у Кармайкла это навязчивая идея – многие макдонаховские герои нуждаются в срочной консультации у психиатра!). А просто мстит: находит врагов, отрезает им руки, складывает в чемодан, и этот процесс стал уже необратимым, Кармайкла – Карагу вряд ли что-то сможет остановить. В финале герой начинает догадываться, что путь мести ни к чему не ведет, и остается одно: облить себя бензином и чиркнуть зажигалкой.
Спектакль албанцев из Македонии был не просто реалистическим (что вообще-то МакДонаху противопоказано), но гиперреалистическим. Вроде бы театр в схватке с драматургией потерпел поражение, но вот Карага… Актер грандиозный, наводящий ужас. Трагический актер – таких нынче осталось мало.
«Чиногерный клуб» – один из лучших чешских театров – прочел «Безрукого из Спокэна» совершенно иначе. Бережно сохраняя то ощущение абсурда и легкого помешательства, которое пронизывает пьесу. Если у албанцев вываленные на сцену отрубленные руки вызывали ужас, то здесь их груда казалась чем-то нелепым: это была чрезмерность, которая так необходима гиньолю. Сцена, в которой прикованный жулик Тоби (его роль исполнял сам постановщик спектакля Онджей Сокол) пытается с двух метров попасть в цель ботинком, была самым настоящим ярмарочным балаганом – в высоком смысле! Портье Марвин (Мартин Фингер) своими глубокомысленными рассуждениями об обезьяне не позволял забыть, что здесь творится нечто неподдающееся логике. Он даже малость затмил Кармайкла (Марек Тачлик), который временами казался очень уж серьезным. Хотя комический эффект в том и заключается, что центральный персонаж, попавший в идиотское положение, убийственно серьезен. И если у албанцев спектакль обрывался за секунду до самосожжения героя, то здесь Кармайкла спасала ни за что не хотевшая загораться зажигалка.
***
«Чиногерный клуб» 13 лет назад поднес свою «зажигалку» к режиссерской фантазии Федотова – и она сработала. Из искры возгорелось пламя, и театр «У Моста» стал театром МакДонаха/Федотова…
Никакого моста в окрестностях театра я не обнаружил. Раньше театр находился в совсем другом месте, в помещении дворца культуры – и действительно недалеко от моста через Каму. Во время экскурсии по городу нам показали это здание. Оно стояло заброшенным, ступени успели зарасти травой, но внешний вид оставался внушительным, и не верилось в то, что архитектурный памятник эпохи позднего застоя успел прийти в аварийное состояние и подлежит сносу. Причина в другом. Некая фирма приобрела здесь землю под строительство торгового центра, отеля и т.п. И театру пришлось переселиться в тесное здание, которое, по слухам, давным-давно служило не то конюшней, не то складом оборудования местной пожарной команды. Сейчас там три зала, причем в третий, новый, переходишь по лестницам и узким коридорам, стены которых украшены мистической живописью. А перед самим театром находится Martin McDonagh Square.
В мистический мост, перекинутый между англо-ирландским драматургом и русским режиссером, веришь еще сильнее, когда узнаёшь, что Федотов в ирландском городе Голуэй на улице буквально столкнулся с МакДонахом, который навещает этот городишко очень редко. И состоялась беседа. Не славянский базар, конечно, но кто знает – может, в будущем историки театра внесут эту встречу в свои анналы.
Если своей «Чайкой» театр считает «Панночку», с которой началась его жизнь, то «Чайкой-2» можно назвать «Калеку с Инишмаана». Непередаваемо таинственная атмосфера, которую подчеркивают безупречная работа со светом и ирландские мелодии. Абсолютно точная работа со словом – интонации актеров, ритм речи, выверенные паузы. Старушки Кейт (Марина Шипова) и Эйлин (Ирина Молянова) говорят – словно камни ворочают, а речь здешнего разносчика новостей Джонни Патинмайка (Анатолий Жуков), в своем рубище напоминающего ветхозаветного пророка, быстра и высокопарна.
В решении образа калеки Билли режиссер и замечательный актер Василий Скиданов не убоялись самого жестокого натурализма: ноги не слушаются калеку, чтобы их передвигать, он пользуется ремнями, идущими от рук к ногам, усилия рук поднимают ноги. Но для Федотова Билли, кажется, единственный герой МакДонаха, наделенный силой духа, которая позволяет ему бесстрашно переносить самые жестокие удары судьбы.
Коллективный портрет жителей острова Инишмаан очень точен и подробен. Ну хотя бы местная оторва Хелен (Мария Новиченко). Безупречно решена ее последняя сцена с Билли. Здесь так легко удариться в сантименты: мол, я и раньше к тебе была неравнодушна, только скрывала. Но спектакль Федотова правдив до жестокости. Хелен просто видит, что Билли не жилец на этом свете – и дарит ему последнюю маленькую радость…
…И совсем другого «Калеку с Инишмана», так сказать, лайт-версию, показал Театр драмы им.Константинова из Йошкар-Олы. Публика сидела на сцене, окружая пространство игры – прием выигрышный, но очень уж не новый. Главным героем постановки Леонида Чигина вдруг стал Джонни Патинмайк в исполнении Юрия Синьковского – артиста, бесспорно, очень хорошего, но все исполнение роли строилось на одесских интонациях и почти что эстрадном общении с публикой; казалось, этот Джонни вот-вот скажет: «Может, вам еще ключ от квартиры, где деньги лежат?». Калеку Билли пощадили, его недуг едва ощущался, у молодого и явно талантливого актера Сергея Васина Билли был, скорее, не калекой, а неврастеником. А в финале конструкция, одновременно напоминавшая «гигантские шаги» и карусель, уносила Билли и Хелен куда-то в светлое будущее. (Ожил давний и довольно безвкусный штамп советского театра!)
«Лейтенант с Инишмора» – самая кровавая пьеса МакДонаха (пять человеческих трупов и два кошачьих) и самая веселая и циничная. Национально-освободительное движение представлено в ней как балаган с убийствами. Для писателя любой терроризм, включая терроризм Ирландской Республиканской армии – человеконенавистнический абсурд, и развенчать его можно не пафосом и не причитаниями, а самым что ни на есть безбашенным гротеском. Здесь все было доведено до последней степени абсурда. Идейный борец за свободу чокнутый Падрайк (Анатолий Жуков), которого выгнали из ИРА за излишнюю жестокость (!), до посинения любит многострадальную родину, но своего кота все-таки любит больше. Юная кошатница-патриотка Мэйрид (Мария Сигаль), готовясь в борцы за свободу, бьет коров из мелкашки прямо в глаз. Трое придурков из ИРА, пытающиеся убить Падрайка, напоминали тех двоих любителей «Солцбереского собора», которых в эфире Russia Today допрашивала со скошенными от постоянного вранья глазами Маргарита Симоньян... И т.д. Здесь не было ни одного нормального человека, казалось, ты пропал в царстве непуганых патриотов (простите, идиотов) – и это был наилучший показ общества, в котором террор стал чем-то самим собой разумеющимся.
***
«Человек-подушка» и «Палачи» – самые сложносочиненные «черные комедии» МакДонаха. Цепи обманок, шкатулки с двойным, тройным, четверным дном, но каждое следующее дно расположено не под предыдущим, а под углом или вовсе перпендикулярно к предыдущему, так что выстраивается лабиринт. Для румынского театра АСТ (режиссер Эуген Александру Гёумант) в лабиринте «Человека-подушки» главное – зазор между двумя главными темами. С одной стороны – ответственность писателя за свои сочинения. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется: писатель Катурян К. Катурян сочиняет страшные сказки и – наверно, как Владимир Сорокин – убежден, что только пишет буковки на бумаге, а его слабоумный братец Михал претворяет написанное в жизнь , не по злобе, а из любви и уважения к брату-творцу. «Обратная связь» между жизнью и творчеством перенаправлена в противоположную сторону.
Другая тема – воплощенная в образах доброго и злого следователей, Тупольского и Ариэля – тема тоталитарного государства, которое вольно размазывать по стенке человека, независимо от того, виновен он или нет. А зазор – в том, что Катурян не знает своей вины, он ощущает себя персонажем кафкианского кошмара (см. «Процесс»). Виновен он или невиновен? С точки зрения абсолютной правды (Бога?), наверно, да. Но здесь страшный и абсурдный суд вершит не Бог, а взявшая на себя его обязанности тоталитарная система. Четыре актера, занятые в спектакле, вели свои роли азартно и выразительно. Катурян (Ионут Грама) так и не оставался в неведении своей вины, для него трагедией становилось то, что рукописи его будут сожжены. Михал (Дан Радулеску) оставался большим младенцем, следователи (Лучян Ифтиме и Андрей Сеусан) глумились и наводили ужас. Ансамбль был очень силен, но все же оставалось ощущение, что очень многое из проблематики пьесы осталось за кадром.
***
Режиссер Онджей Сокол в спектакле «Чиногерни клуба» решил «Палачей» как суровую драму, практически исключив юмор и очень успешно смоделировав персонажей доброй старой Англии того времени, когда в стране была отменена смертная казнь (1964). Гарри Уэйд (Мартин Фингер), который, когда его профессия стала ненужной, подался в хозяева паба, с самого начала фигура крайне малосимпатичная. Он буквально упивается собой, давая интервью журналисту; Гарри с наслаждением перечисляет подушный список своих «клиентов» и старается принизить конкурента – старика Пьерпойнта. Гарри – палач по складу души; Пьерпойнт (Алоис Швехлик) – всего лишь по профессии и государственной необходимости. Чопорный и корректный старичок, чуть ли не из викторианской эпохи, он в этом спектакле нужен для того, чтобы еще раз оттенить ничтожество Гарри.
Чешские «Палачи» по праву взяли «Гран-при» фестиваля, но насколько же ярче и точнее прозвучала эта же пьеса в постановке театра «У Моста». Федотову важен заключенный в пьесе висельный (и в прямом, и в переносном смысле) юмор. У чехов пролог – казнь некоего Хеннесси, мелкого жулика, по несчастному стечению обстоятельств осужденного как маньяк-убийца – драматична. Мы готовы поверить в то, что отчаянно сопротивляющийся палачам Хеннесси невиновен, что сейчас свершится ужасное. У Федотова он (в исполнении Василия Скиданова) несчастен, но вместе с тем и смешон. Гарри Уэйд (Владимир Ильин) искренне убеждает его, что все сделает наилучшим образом: для Гарри палач и осужденный – что-то вроде сценических партнеров, между которыми полное взаимопонимание.
Гарри вообще поначалу довольно симпатичен: всякая профессия почетна, если человек делает свое дело добросовестно, а Гарри именно таков. В его пабе царит непринужденная атмосфера: если в чешском спектакле завсегдатаи паба были фигурами чисто служебными, то в пермском они – колоритные фигуры, веселящие публику.
Там, где у Сокола – прекрасный взвешенный реализм, у Федотова – гротескная реальность с очень заметным присутствием мистики. «Я буду вам являться по ночам», – обещает Хеннеси Гарри, и в спектакле появляется таинственный незнакомец, мистер Муни (Ильназ Яруллин), загадочный и обольстительный; нескладная и депрессивная дочь Гарри Шарли (Мария Новиченко) от него без ума.
Для Сокола Муни – фигура вполне понятная, приятель Хеннесси, который хочет только пробудить в Гарри совесть. Для Федотова – безусловно мистический персонаж, мститель из ночи, трикстер-провокатор, вынудивший Гарри совершить новое, уже незаконное, убийство. Бывших палачей не бывает. Как и бывших чекистов.
И «Палачи», которые многим казались пьесой слабой (британские критики поговаривали: «МакДонах исписался»), в постановке Федотова предстают во всем блеске.
Борис Тух, Член жюри Третьего фестиваля МакДонаха, журналист, театральный и кинокритик, переводчик, Лауреат премий СТД Эстонии и Союза писателей Эстонии; Член международной ассоциации театральных критиков ФИПРЕССИ