25.10.2003
Когда пурга застит душу
В спектакле «Один день из жизни Мордасова» театра «У Моста» есть главное действующее лицо, которого нет в литературном первоисточнике. Речь идет о некоем странном человеке в черном, который ничего не говорит, но на протяжении всего действия то и дело вбрасывает между сценическими героями горсти белых мелких бумажек, словно рассыпающихся снежинок. К финалу спектакля черное подножие сцены обретает белый цвет.
Этот откровенно условный прием, используемый постановщиком В. Ильевым, словно ключ от потайной театральной дверки, открывает для зрителей вход в образный мир спектакля. Зима обретает переносный смысл: это не только указание на конкретное время года, но еще и образ царствования черных людей, которые делают погоду, царство холодных сердец и бесчеловечных расчетов. Образ искусственной пурги, которая глаза застит, настраивает на тревогу, предощущение страшной игры. Напряженность атмосферы задается и черно-белым цветовым решением места действия и костюмов персонажей в исполнении Ю. Жаркова. Совсем не случайно спектаклю дан подзаголовок — трагикомедия.
Сейчас уже трудно поверить, что сто с лишним лет назад сам Достоевский оценивал «Дядюшкин сон» как «вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности». И первые ее представления на театре были действительно комические. Сюжет о том, как одна из дам провинциального города Мордасова попыталась выгодно выдать замуж свою молоденькую дочь за некоего заезжего князя, эдакого «одряхлевшего Хлестакова», старца, путающего сон с явью, казался смешным анекдотом. Но время шло, и жизнь вносила в классическое произведение новые краски. Тема выгодной женитьбы на советской сцене наполнялась горьким привкусом трагически извращенных человеческих судеб. В этом эмоциональном русле поставлен и пермский спектакль, но со своим неповторимым образным решением и актерским исполнением.
После человека в черном — М. Якимова, который не только «делает пургу», но и оказывает разные житейские услуги действующим лицам, на первом месте по смысловой значимости, несомненно, маменька Марья Александровна Москалева в исполнении Натальи Катаевой. В ее игре мы видим умную, от природы талантливую и властную женщину, которой очень хочется попасть в высший свет. Актрисе удается самое сложное: умение естественно и заразительно произносить большие монологи, которые выполняют роль, говоря современным языком, своеобразного пиара — оправдания безнравственной любви по расчету. В этом смысле Москалева — родня человеку в черном, она тоже напускает «пургу», только не в глаза, а в «сознание» окружающих. Режиссер раздваивает образ Москалевой, чтобы ни у кого уж не было никаких сомнений по поводу ее «нутра», на даму в белом — Н. Катаеву и даму в черном — О. Шишмакову. Но зрительское воображение будоражит сильнее, на мой взгляд, от ассоциативного сходства с молчаливым «технологом» пурги.
Главный объект словесной ворожбы Москалевой — старый князь (Г. Масленников). Сдержанность актерской игры, ведение роли на полутонах и оттенках пробуждает зрительскую фантазию. За этим хорохорящимся «дядюшкой» с прекрасной шевелюрой и несгибающимися коленками следишь с интересом. И в кульминационный момент роли мы оказываемся готовы вместе с театром вдруг увидеть среди мордасовского (говорящее название) общества именно в нем, внешне комическом персонаже, реальную живую, способную к страданию душу, невинную жертву. Когда князь, узнав, что его вовсе не любят, а просто хотят использовать, при всех вдруг медленно снимает с себя шикарный парик, сдирает усы, бороду, обнажая в страшной гримасе боли лицо, понимаешь, что вместе с накладной красотой рвутся его нервы и сердечная мышца. Поэтому сообщение о его смерти, которое прозвучит чуть позже, воспринимаешь как закономерное следствие.
В роли Зиночки, дочери Москалевой, согласившейся на маменькино предложение, а под финал все-таки не выдерживающей нечестной игры, выступила начинающая актриса Э. Чудинова. Она проявила на премьере исключительную искренность, непосредственность, силу обуревающих ее героиню противоречивых чувств. Но роли, на наш взгляд, пока не хватает нюансов, по которым зритель почувствовал бы ту настоящую любовную драму, что разыгралась до приезда князя, и отголоском чего стал звучащий на сцене выразительный романс на музыку молодого пермского композитора Дмитрия Батина.
Спектакль заканчивается на щемящей ноте печали, когда под размеренную музыку в луче прожектора наконец-то начнут падать никем не спровоцированные, очень красивые снежинки. А на черном кружеве спинки одного из кресел кисточка маляра вдруг прорисует белый абрис кладбищенского креста… Все тленно в подлунном мире, кроме памяти о человеческой душе.
Галина Куличкина
«Профсоюзный курьер», 25 декабря 2003 г.